[aHalf-FinishedBook]

В общем, я не знаю, что это. Но написалось.
Не вычитано.

575 слов, Стив, Баки, поток сознания, я не хотела, оно само

Он гладит его по волосам, пропуская сквозь пальцы длинные пряди. Он плачет от боли и отчаяния, слезы сплошным потоком катятся по его лицу. Ночь, милосердная ночь стирает все следы, и в темноте кровь можно принять за грязь или за неровные тени, которые отбрасывают деревья. Но он хорошо видит в темноте, и он видит кровь, она пузырится на чужих губах, заливает высокий лоб, пачкает скулы. Она повсюду, ее слишком много, и совсем нечем дышать. Ему кажется, что он оглох, вокруг нет больше звуков. Есть только липкие от крови волосы и слезы.
Он понимает, что человек в его руках все еще жив только по внезапному рваному движению грудной клетки. Распахивает глаза, тянет ближе, ждет, ждет, ждет. Глаза открываются, смотрят осмысленно.
– Зачем? – старый, больной вопрос, который должен быть задан. Он не ждет ответа, потому что ребра сломаны в пяти местах и пробили легкие, и он знает, что человек сейчас дышит битым стеклом. Он пытался закрывать его собой, но когда тебя окружают, это не так-то просто. Он знает, что кто-то есть здесь, вокруг, но они не подходят. Ему плевать. Он встряхивает головой. Поднимает на руки – так осторожно, как только возможно. И думает. Об одном. «Только бы успеть».
Чужие руки стряхиваются нервным движением плеча. Он все еще не слышит их, не слышит никого, он просто идет, идет туда, где транспорт, чтобы можно было уложить, сесть за руль. Довезти. «Только бы успеть», – беспокойно бьется в сознании, и он, подгоняемый мыслью, ускоряет шаг. Под левой рукой неравномерно подергивается спина, но самое главное, что это трепещущее движение – все, что имеет значение сейчас. Если оно прекратится – это конец.
Дошел. Никто не решается препятствовать. Он укладывает на заднее сидение, осторожно, мягко. Смотрит в лицо. Красное на белом. Белое под красным. И огромные тени под закрытыми глазами. «Только бы успеть».
Машина заводится с полуоборота. Дорога ложится под колеса мерно и спокойно. Он постоянно оборачивается. Хочется, чтобы включился звук – тогда хотя бы хрипы с заднего сидения, а так – только нервно, дергано – хорошо, что нет встречных.
Больница расцвечена огнями, люди снуют туда-сюда. Снова несет на руках, мягко, бережно. Каталка – кислородный баллон – люди в белых халатах. Увозят. Захлопывается дверь. Возвращаются звуки. Кто-то говорит ему, что он все еще плачет. Он даже не заметил.
В виске бьется один вопрос: «Успел?..» Бессонная ночь, дрянной кофе, люди приходят и уходят, зовут с собой, но он не идет. Сидит прямо на полу, вытянув ноги вперед, и ждет. Будет сидеть, пока не получит ответ. На который из вопросов – даже сам себе ответить не может.
Утром выходит доктор. Бледный, нервный, наверное, хочет курить. Кивает. Сердце в груди замирает на момент, а потом продолжает бег. «Успел».
В палату не пускают долго. Бумажки заставляют подписывать. Он смотрит хмуро, но делает. Просят пока уехать, отдохнуть, потом всегда можно вернуться, позже. Нельзя – отвечает. А вдруг не к кому будет?
Ни с кем не спорит – просто стоит и смотрит. Медсестра не выдерживает, машет на него рукой – иди, мол. Идет. И боится.
Лицо все такое же белое, но красного больше нет. Есть трубки, проводки, куча пищащей техники. Одна рука поверх простыни, вторая под. Он хмурится – так неправильно. Подходит. Поправляет. Потом цепляется рукой за пальцы – живые, - и сжимает. Он не знает, сколько ждать, но дождется. Обязательно дождется.
Так тянутся долгих три дня. На утро четвертого солнце карабкается по шторе, по его лицу, отражается в металле крепких пальцев. Ему казалось, что он все время бодрствовал, но оказывается, задремал. Открывает глаза. И смотрит в льдистую синеву. И наконец получает ответ:
– Я просто хотел вернуться домой.
И читает между строк: « …вернуться к тебе»